Образ ленинграда в блокадной поэзии. Цитаты на тему «Блокада ленинграда Мы знаем, что ныне лежит на весах

Открытый урок на тему «Поэты блокадного Ленинграда» (посвящено 70-летию снятия блокады Ленинграда)

Цель урока:

Познакомить учащихся с творчеством поэтов, писавших о блокадном Ленинграде.

Задачи:

1.Обучающая-расширение лексического запаса и литературного кругозора учащихся.

2.Воспитательная - пробудить патриотические чувства ребят к своей отчизне; воспитание у

учащихся чувства уважения к людям, прошедшим войну и пережившим Блокаду, восхищение их

подвигами.

3.Развивающая-развитие устной речи, коммуникативных качеств личности учащихся.

Ход урока

1.Вступительное слово учителя:

Блокада Ленинграда - это событие, которое связано с ВОВ. Блокада Ленинграда - одно из самых чудовищных человеческих злодеяний прошлого столетия. Об этом событии, о подвиге города и его жителей написано множество документальных и художественных произведений. Блокадный Ленинград стал символом человеческих страданий и мужества, смерти и бессмертия.

· Как вы думаете, ребята, почему сегодня на уроке мы говорим об этом удивительном городе? (27 января исполнилось 70 лет со дня освобождения от блокады города Ленинграда).

Что вы слышали и знаете о жизни людей в блокадном Ленинграде?

2. Группа ребят рассказывает о блокаде Ленинграда.

С 8 сентября 1941 года по 27 января 1944 года (872 дня ) длилась Блокада Ленинграда .

Город был взят во вражеское «кольцо» - окружен со всех сторон. Жители города погибали не только от военных действий. От голода погибло более 640 тысяч человек.

Блокада... Это значит, что из окруженного города нельзя было выехать ни на поезде, ни на машине. Никто не мог приехать в город. Не было возможности пополнить запасы продовольствия. Невозможно было вывезти из города раненых, и днем и ночью немецко-фашистские захватчики не прекращали обстреливать город.

Жизнь в городе становилась все сложнее. Не было электричества, воды.

А город был в дремучий убран иней

Уездные сугробы, тишина...

Не отыскать в снегах трамвайных линий,

одних полозьев жалоба слышна.

Скрипят, скрипят по Невскому полозья.

На детских санках, узеньких, смешных,

в кастрюльках воду голубую возят,

дрова и скарб, умерших и больных...

О. Бергольц. Февральский дневник

Но город жил и боролся. Заводы продолжали выпускать военную продукцию. Голодные измученные люди находили в себе силы работать. Даже подростки стояли у станков. Заводы бомбили, в цехах возникали пожары, но никто не покидал рабочих мест.

Из воспоминаний Ольги Бергольц: « В осаждённом городе работали 39 школ. Да, поверить трудно, но это факт: даже в жутких условиях блокадной жизни школьники учились. Публичная библиотека наша – одно из величайших книгохранилищ мира- работала в Ленинграде всю зиму, участвовала в обороне города».

Шло дежурство на крышах во время бомбежек: засыпали песком зажигательные снаряды, ходили по квартирам, разыскивая оставшихся без родителей маленьких детей. Детям выдавалось по 125 грамм хлеба в день.

Люди умирали от голода и холода у себя в квартирах. Некоторые падали прямо на улицах и замерзали.

Голод, холод, варварские артиллерийские налеты, бомбежки... Но ленинградцы не сдавались.

Единственным средством сообщения Ленинграда с Большой землёй зимой 1941-1943 гг. была «дорога жизни» - ледовая дорога через Ладогу. По ней доставляли продукты и топливо, вывозили детей, раненых, истощенных и ослабевших людей.

Слово учителя . Страшные дни переживали ленинградцы. Тяжело было всем. И дети наравне со взрослыми переносили все тяготы блокады.

Видеоряд «Дети Блокады»: песня. Исполняет « Ветер надежды».

3. Слово учителя .

Да, в этих страшных условиях город продолжал жить и работать. Не закрывали кинотеатры, постоянно работало радио, и даже шли концерты.

Дух ленинградцев поддерживали поэты и писатели, артисты и композиторы. Многие из них не только не покинули город, но и продолжали активно работать. Их творчество помогало выжить.

Сегодня мы перелистаем с вами только несколько страниц блокадной летописи вместе с её создателями - поэтами Анной Ахматовой, Ольгой Берггольц и Юрием Вороновым.

4. Группа ребят рассказывает об Ольге Фёдоровне Берггольц.

Мы хотим рассказать о ленинградской поэтессе Ольге Фёдоровне Берггольц, имя которой связано с Ленинградом, с периодом его самых тяжёлых испытаний.

900 дней Ольга Фёдоровна была в осаждённом городе. Она, подобно тысячам ленинградцев, стойко переживала блокаду и сумела выразить свои чувства в стихах.

Ольга Берггольц почти ежедневно выступала по радио, обращаясь к жителям осаждённого города. Её негромкий голос говорил правду о городе, ничего не приукрашивая. Вся страна знала, что Ленинград и в кольце блокады продолжает жить и бороться.

Я говорю с тобой под свист снарядов,
угрюмым заревом озарена.
Я говорю с тобой из Ленинграда,
страна моя, печальная страна...
Кронштадтский злой, неукротимый ветер
в мое лицо закинутое бьет.
В бомбоубежищах уснули дети,
ночная стража встала у ворот.
Над Ленинградом - смертная угроза...
Бессонны ночи, тяжек день любой.
Но мы забыли, что такое слезы,
что называлось страхом и мольбой.
Я говорю: нас, граждан Ленинграда,
не поколеблет грохот канонад,
и если завтра будут баррикады -
мы не покинем наших баррикад.

И женщины с бойцами встанут рядом,
и дети нам патроны поднесут,
и надо всеми нами зацветут
старинные знамена Петрограда.
Руками сжав обугленное сердце,
такое обещание даю
я, горожанка, мать красноармейца,
погибшего под Стрельною в бою:
Мы будем драться с беззаветной силой,
мы одолеем бешеных зверей,
мы победим, клянусь тебе, Россия,
от имени российских матерей.
Август 1941

Что означало быть писателем в годы войны и ленинградской блокады? Означало за всё отвечать и не бояться смерти. Ольга Берггольц стала поэтом, олицетворяющим стойкость Ленинграда.

«Для того чтоб жить в кольце блокады,

Ежедневно смертный слышать свист, -

Сколько силы нам, соседка, надо,

Сколько ненависти и любви...

Столько, что минутами в смятенье

Ты сама себя не узнаешь:

Вынесу ли? Хватит ли терпенья?

Вынесешь. Дотерпишь. Доживешь.»

(Стихотворение « Я никогда героем не была»)

«Я никогда героем не была

Не жаждала ни славы, ни награды,

Дыша одним дыханьем с Ленинградом,

Я не геройствовала, а жила!»

После войны на гранитной стеле Пискаревского мемориального кладбища, где покоятся 470.000 ленинградцев, умерших во время Ленинградской блокады и в боях при защите города, были высечены слова Берггольц:

«Здесь лежат ленинградцы.
Здесь горожане - мужчины, женщины, дети.
Рядом с ними солдаты-красноармейцы.
Всею жизнью своею
Они защищали тебя, Ленинград,
Колыбель революции.
Их имен благородных мы здесь перечислить не сможем,
Так их много под вечной охраной гранита.
Но знай, внимающий этим камням:
Никто не забыт и ничто не забыто.»

Слово учителя. Ребята, к сегодняшнему уроку я приготовила для вас небольшой видео-ролик, который нашла в видео-архивах. Это ода Ленинграду и ленинградцам «Нам от тебя теперь не оторваться», которую написала Ольга Берггольц, исполняет автор. Произведение было написано в апреле 1942 года. А записано видео в 1963 году.

Видео-ролик «Нам от тебя теперь не оторваться»

5. Группа ребят рассказывает о Юрии Петровиче Воронове.

Мы хотим рассказать о поэте Юрии Петровиче Воронове

Юрию Воронову было всего двенадцать лет, когда началась Великая Отечественная война. Он - блокадный ребёнок. Книга стихов Ю.Воронова «Блокада» - поэтическое свидетельство, пронзающее сердце.

Во время блокады шестиклассник Юра Воронов становится бойцом аварийно-восстановительной службы. По сигналу воздушной тревоги он не спускался в бомбоубежище, а бросался спасать кого-то из уцелевших под развалинами. В 1943 году он был награждён медалью «За оборону Ленинграда»: «Нам в сорок третьем / выдали медали / и только в сорок пятом - паспорта».

2 года спустя газета «Ленинская смена» опубликует заметку «Забывая об опасности...», рядом с которой на снимке ее герой - раненый, засыпанный осколками стекла черноглазый мальчик - будущий поэт блокады.

А 25 нояб. 1941 семью самого Воронова постигло горе - «черный всплеск» взметнулся над его домом. Мать и бабушку откопали сразу - живыми, а 3-летнего брата и полуторамесячную сестренку - только на 5-й день уже мертвыми. Вместе с отцом, раскапывали завалы руками, - надежды уже не было. Хоронили тоже вдвоем:

«Я забыть / никогда не смогу /

скрип саней / на январском снегу... /

Будто все это / было вчера... /

В белой простыне - / брат и сестра...»

Юрий Воронов вспоминает, что ещёкакое-то время работали школы, кто был в силах, приходил. Сидели в пальто и шапках в нетопленном классе, голодные. У всех закопченные лица; электричества не было, в квартирах горели коптилки - баночки с горючей жидкостью, в которые вставлялся маленький фитилек. И у учительницы скапливалась в морщинах черная копоть. Ученики шатались от голода, умирали не только дома, на улице по дороге в школу, а случалось и прямо в классе.

Девчонка руки протянула

И головой - на край стола...

Сначала думали - уснула,

А оказалось - умерла.

Её из школы на носилках

Домой ребята понесли.

В ресницах у подруг слезинки

То исчезали, то росли.

Никто не обронил ни слова.

Лишь хрипло, сквозь метельный сон,

Учитель выдавил, что снова

Занятья - после похорон.

Он занимался в литературной студии, писал стихи, выступал по блокадному радио. А в 1968 году вышла первая книга стихов Воронова «Блокада», а чуть позже - «Память», когда блокадные стихи Воронова были собраны воедино. Это не просто еще один дневник или воспоминание. Это поэтическая история ленинградской блокады, над которой Воронов работал 30 лет.

Я не напрасно беспокоюсь,

Чтоб не забылась та война:

Ведь эта память - наша совесть.

Она, как сила, нам нужна.

6. Группа ребят рассказывает об Анне Андреевне Ахматовой.

- Мы хотим рассказать об известной поэтессе Анне Андреевне Ахматовой.

Анну Ахматову война застала в Ленинграде; здесь она пережила начало блокады, вместе со всеми ленинградцами испытав ужас бомбёжек, обстрелов - ужас смерти.

В конце сентября Ахматова написала стихотворение «Птицы смерти в зените стоят» после страшной бомбёжки.

Птицы смерти в зените стоят.

Кто идет выручать Ленинград?

Не шумите вокруг - он дышит,

Он живой еще, он все слышит:

Как на влажном балтийском дне

Сыновья его стонут во сне,

Как из недр его вопли: "Хлеба!" -

До седьмого доходят неба.

Но безжалостна эта твердь.

И глядит из всех окон - смерть.

В те дни Анна Андреевна, как и все ленинградцы, вносила посильный вклад в укрепление обороны: шила мешки для песка, которыми обкладывались баррикады и памятники на площадях. Она долго отказывалась от эвакуации. Даже больная, истощённая дистрофией, не хотела покидать любимый город. Только повинуясь настойчивой заботе о ней, Ахматова, наконец, эвакуируется самолётом в Ташкент. Но и там мысленно возвращалась она к терпящему беды вражеского окружения героическому народу. И именно в Ташкенте пишет она стихотворение «Мужество».

Мы знаем, что ныне лежит на весах

И что совершается ныне.

Час мужества пробил на наших часах,

И мужество нас не покинет.

Не страшно под пулями мертвыми лечь,

Не горько остаться без крова,-

И мы сохраним тебя, русская речь,

Великое русское слово.

Свободным и чистым тебя пронесем,

И внукам дадим, и от плена спасем

Навеки!

Эти гордые и уверенные слова неоднократно звучали в военные годы в концертных залах и на фронтовых выступлениях.

Известие о снятии блокады застало Ахматову в Ташкенте.

Последнюю и высшую награду -

Свое молчанье - отдаю

Великомученику Ленинграду!

Это была ее первая реакция. Через некоторое время появятся другие строчки:

Так в январской ночи беззвездной,

Сам дивясь небывалой судьбе,

Возвращенный из смертной бездны,

Ленинград салютует себе.

Сегодня на уроке у нас есть уникальная возможность услышать голос Анны Андреевны Ахматовой.. Послушайте стихотворение «Лениград в марте 1941 года», которое посвящено любимому городу Ленинграду.

Запись стихотворения«Лениград в марте 1941 года»

7. Слово учителя.

Всё приближало победу – и жизнь, и работа горожан, и мужество на передовых рубежах. Не отставала и поэзия. Стихи военного времени уникальны. Они не просто отражали реальные события, очевидцами которых был автор. Они давали представление об особенностях сознания человека, защищавшего отечество.

Сегодня у нас на уроке представлена выставка книг, посвященная Блокаде Ленинграда, которую организовали ребята вашего класса. Они, к сожалению, сегодня не выступали, но смогли сделать подборку книг для урока.

Некоторые из вас нарисовали рисунки, посвящённые Блокаде Ленинграда. (Беседа о рисунках ребят, проанализировать цвет; какие чувства вызывают сюжеты)

Сегодня на уроке звучали стихи поэтов, переживших блокаду.

- Какие мысли (что мы думаем) и чувства (что в сердце) остались у вас о жизни людей в Блокадном Ленинграде ? На этот вопрос я попрошу вас ответить письменно (дети отвечают на вопрос на листочках). 8 мин .

8. Заключительное слово учителя.

Ребята, вы сегодня все хорошо выступали (читали стихи, приготовили рисунки, выставку). Все ваши отзывы я обязательно прочитаю, оценю, и на следующем уроке мы с вами подведём итог нашей деятельности.

Какая длинная зима,
Как время медленно крадётся!..
В ночи ни люди, ни дома
Не знают, кто из них проснётся.

И поутру, когда ветра
Метелью застилают небо,
Опять короче, чем вчера,
Людская очередь за хлебом.

В нас голод убивает страх.
Но он же убивает силы…
На Пискарёвских пустырях
Всё шире братские могилы.

И зря порою говорят:
«Не все снаряды убивают…»
Когда мишенью - Ленинград,
Я знаю - мимо не бывает.

Ведь даже падая в Неву,
Снаряды - в нас, чтоб нас ломало.
Вчера там каменному льву
Осколком лапу оторвало.

Но лев молчит, молчат дома,
А нам - по-прежнему бороться,
Чтоб жить и не сойти с ума…
Какая длинная зима,
Как время медленно крадётся.

В июне 1941-го Алисе Фрейндлих шесть с половиной лет. 1 сентября она пошла в первый класс 239 школы на Исаакиевской площади. А 8 сентября началась блокада Ленинграда.
- В начале войны проблем с едой мы не ощущали. У немцев ведь всегда на полочках что-то припасено. Я помню, как к нам прибегала соседка с чашечкой, просила немножко, пару ложечек, манки для своего ребенка. И бабушка ей насыпала манки.
Еще не наступила зима, еще шла осень 41-го. Еще можно было безмятежно отдать кому-то столовую ложку манки. Никто же не предполагал, что блокада будет так долго длиться. А потом наступила зима, и бабушка перешла на режим строгой экономии и дисциплины. Она больше не давала нам хлеб просто так. Только строго по часам. Помню, я сидела как истукан и подолгу смотрела на часы, на то, как бежит стрелка к тому заветному моменту, когда бабушка нам что-то даст. А ведь очень многие гибли из-за того, что сразу съедали свои 125 граммов хлеба, которые выдавались на сутки в самую тяжелую зиму.
У бабушки с довоенных времен оставалась горчица. Роскошь! С ней казался вкусным даже студень из столярного клея, который тогда все в Ленинграде варили. Еще у нас оставалась сода, мы бросали ее в кипяток, и получалась шипучка.

Топили в основном - мебелью, в итоге сожгли всю, кроме того, на чем нужно было спать и сидеть. В буржуйке сгорело полное собрание сочинений Толстого, прижизненное издание. Но тут так: или смерть, или книжки в огонь…

Сначала уехал папа - он эвакуировался с ТЮЗом, где к тому времени работал. Улетел буквально последним самолетом, после чего кольцо блокады окончательно сомкнулось. Мы с мамой почему-то с ним не поехали. Не знаю, в чем была причина. Может быть, потому, что всех взять не могли. Кстати, к нам отец так и не вернулся - в эвакуации у него появилась новая семья. Зимой 1941-го не стало нашей квартиры - в нее попал снаряд. Причем, по слухам, это был наш снаряд - то ли недолет, то ли перелет… Я очень хорошо запомнила, как мы вернулись домой и увидели выбитые стекла и двери, рояль, бедный, весь в штукатурке, все разметано…

Бабушка - Шарлотта Фёдоровна… Фридриховна она была, но по-русски уже Фёдоровна. Их выслали потом в двадцать четыре часа, и мы с мамой остались вдвоём.
Бабушка умерла в эшелоне. Их везли куда-то под Красноярск или Свердловск. Не доехала. Мы даже не знаем, где её могила…
Помню, когда мама провожала их на вокзале, там стояли большие котлы. Под ними были костры, и в них варились макароны, и они вываривались до состояния теста. Это тесто тут же замерзало, его рубили на буханки и выдавали вместо хлеба… Ну, естественно, бабушка тут же отрезала кусок и дала маме…
- Да, блокадники были очень сосредоточены на себе, и эта созерцательность своего внутреннего состояния и дала нам возможность, во-первых - выжить, во-вторых - всё, всё запомнить. Может быть, когда-нибудь напишу об этом… Вместе с трудным, с очень страшным, в моих детских впечатлениях из тех дней осталось и острое ощущение того, что у нас, блокадников, была особая потребность в улыбке - видимо, в этом заключалась и какая-то психотерапия, какая-то даже физическая защита…

Мир укрылся слоем пыли.
Есть во времени прорехи.
Мы те годы не забыли.
Пыль и время - не помехи.

Помним крошки, кровь и голод,
Фронтовую канонаду,
Снег в кастрюльке, лютый холод
И обстрелы, и Блокаду,

Помним дни и ночи эти,
Помним каждого из павших.
Мы - детей блокадных дети,
Наша память - в генах наших.

Мы очень мёрзли в январе,
Ложились спать в одежде тёплой.
Снаряд взорвался во дворе
И взрывом выбило все стёкла.

Сломался бабушкин цветок.
Мы грелись все в одной постели,
А пили только кипяток
И ничего давно не ели…

Братишка спит и не встаёт,
Сосёт губами покрывало.
На батареях - толстый лёд:
Трубу давным-давно прорвало.

Валюша, старшая сестра,
Весь день обходит коммуналки,
Потом с друзьями до утра
На крыше тушит «зажигалки».

А мама ходит на завод,
Для танков делает детали…
Какой тяжёлый этот год!
Мы все замёрзли и устали.

На фронте ранило отца,
Теперь он где-то на Урале.
По нам стреляют без конца.
Соседи все поумирали.

Вот и бабули больше нет,
И без неё нам одиноко.
Мне от неё остался плед
И пожелтевший томик Блока.

Она прошла неблизкий путь
От продовольственного склада.
Ей возле дома прямо в грудь
Попал осколок от снаряда…

А я, уснув на пять минут,
Щекой уткнувшись в угол пледа,
Уверен был, что нас спасут
И, наконец, придёт Победа.

Обстрелы, голод и мороз,
Нечеловеческую муку
Я пережил, я перенёс,
Чтоб рассказать об этом внуку…

В блокадную зиму 1941 года мне пришлось быть на Смоленском кладбище. Много печального и много скорбей можно было видеть там. Проходя мимо часовни Ксении блаженной, я обратил внимание, как время от времени к ней подходят закутанные до глаз люди. Стоят, молятся, целуют стены и засовывают в щели записочки. Вьюжным ветром записочки выдувало из щелей, и они катились по снегу.
Я подобрал три из них. На одной было написано: «Милая Ксеня, устрой так, чтобы я получила рабочую хлебную карточку на 250 граммов. Маня». На второй записке: «Дорогая Святая Ксенюшка, моли Бога, чтобы немец не разбомбил наш дом на Малой Посадской, 4. И чтобы мы не умерли голодной смертью. Таня, Вадик и бабушка». На третьей: «Дорогая Ксения, проси Бога, чтобы он сохранил моего жениха, шелапутного матроса Аркашку, чтобы он не подорвался на своем тральщике на мине в Финском заливе. Желаю тебе счастья в раю. Крепко целую тебя, Ксенюшка. Валентина. 27 октября 1941 года».

Война. 1941 год. Отец воевал. защищал Ленинград, а впоследствии дошёл до Берлина…

Мама пережила блокаду Ленинграда. Чтобы не было цынги заваривали кипятком еловую хвою для витаминов… Она была с младенцем на руках - мой старший брат родился в мае 1941. Ей, как кормящей, давали двойную порцию - два кусочка хлеба в день…

А затем… была «Дорога жизни» через ещё слабо замерзшую Ладогу.
Рядом грузовики бомбили и проваливались под лёд… и это чудо, что мама осталась в живых. Ей было всего 18 лет…

Все родные матери и отца погибли от рук фашистов, не осталось даже фото… У меня… не было бабушек и дедушек…

Скрип, скрип, саночки…
Ледяные кочки…
Ох, да по Фонтаночке
Мать везет сыночка.

Скрип, скрип, саночки…
- Спи, сыночек милый!
Ждет тебя, мой Санечка,
Братская могила.

Как судьба твоя страшна!
Рос бы мне отрадой!
Эх, кабы, милый, не война,
Кабы, милый, не война,
Кабы, милый, не война,
Не блокада.

Скрип, скрип, саночки…
Мать везет сыночка…
- А было тебе, Санечка,
Только пять годочков.

Скрип, скрип, саночки…
Старые салазки…
- Подрастал бы, Санечка,
Ты в любви и ласке,

Все отдать тебе сполна
Я была бы рада!
Эх, кабы, милый, не война,
Кабы, милый, не война,
Кабы, милый, не война,
Не блокада.

Скрип, скрип, саночки…
Белые сугробы…
- Ты прости уж, Санечка,
Что ни венка, ни гроба.

Скрип, скрип, саночки…
Снежные иголки…
- Помнишь, милый Санечка,
Леденцы на елке?

Помнишь, как была вкусна
Плитка шоколада?
Будь же проклята война!
Будь же проклята война!
Будь же проклята война
И блокада!

Скрип, скрип, саночки…
Тук, тук-тук, сердечко…
- Как же это, Санечка?
Ты ж сгорел как свечка.

Скрип, скрип, саночки…
- Ведь хлеб свой отдавала
Весь тебе я, Санечка,
Да, выходит, мало.

Скрип, скрип, саночки…
- Ой, что-то грудь сдавило!
Ох, присяду, Санечка,
Нету больше силы…

Тук, тук-тук, тук-тук…тук…

Кто-то помнит об этом со школьной скамьи,
Кто-то - с первых ступеней детсада…
В необъятной стране нет, пожалуй, семьи,
Где не знают, что значит - БЛОКАДА…

Про разруху и голод, про жизнь без прикрас,
Про спасение Летнего сада…
Мы вдыхаем, как воздух, правдивый рассказ
О суровой судьбе Ленинграда.

Из музейных архивов, из фильмов и книг
Про блокадные дни или ночи…
Я ни разу не слышал про тяжесть «вериг»,
Кровь за кровь - в череде многоточий.

Пискарёвские плиты - священный гранит
С миллионом непрожитых жизней…
Имена, словно знамя на теле, хранит,
Как присягу на верность Отчизне.

Вскоре - семьдесят лет с той жестокой поры,
Но не скоро затянутся раны…
Каждый год, в небеса отпуская шары,
В землю кланяюсь Вам, ВЕТЕРАНЫ!

«С Таней мы встретились в бомбоубежище поздней осенью 1941 года. Она писала дневник, и я писала дневник. Мы советовались. Но она писала кратко. Я, помню, ее спрашивала: Таня, почему ты так кратко пишешь? „Умерла мама“, „Умерла бабушка“, „Лека умер“. А она отвечает: во-первых, сил нет, а потом, говорит, боюсь сделать ошибки. А потом и в бомбоубежище школу закрыли, электричество отключили, занятия прекратились. Да и вообще все прекратилось», - вспоминает Наталья Федоровна Соболева.

84-летняя Наталья Соболева, несмотря на возраст, блокаду помнит в мельчайших деталях. В 41-м ей исполнилось 11 лет. Она вела дневник, но потом он потерялся. Однако это не мешает ей помнить имена, даты и подробности. Вместе с внучкой Аней однажды они обошли все памятные ей места на Васильевском острове - дом, где была их комната, бомбоубежище, где учились, подвалы, где прятались.

Ужасы зимы 1942 года, о которых другие бы умолчали, Наталья Соболева рассказывает с удивительным спокойствием. По ее словам, долгое время она сама боялась о них вспоминать, ей страшно было зайти в Музей блокады, который тогда находился в Соляном переулке, она не смотрела фильмы о войне, предпочитая жизнерадостное кино о любви. Но сейчас хочет рассказать. Чтобы предостеречь.

Таня Савичева

«С Таней мы были знакомы лет с шести, до школы, - вспоминает Наталья Федоровна. - Мы жили рядом - она в доме 13, а мы в доме 3 по 1-й линии Васильевского острова. Вместе бегали в керосиновую лавку. Нам обеим нравился запах. И она, и я, как только есть возможность, мы туда спускались и - фссссс - нюхали. Тогда керосин продавался не в бутылях, а был налит в огромную ванну, в которой переливался всеми цветами. И она смотрела завороженно, и я».

Потом они учились в 16-й школе, в параллельных классах. Наташа вместе с другими учениками дразнила Таниного брата: «Толстый, жирный, поезд пассажирный». «Потом он погиб на фронте».

Еще их объединяла любовь к сладкому: «В доме 13 была булочная, ее, кстати, закрыли только в 2004 году. Это была очень хорошая булочная, она принадлежала отцу Тани. Потом ее отняли, а отец вскоре скончался. У меня дед тоже владел пекарней и кондитерскими. Мы очень хорошо в этом деле обе разбирались - приходили туда и обсуждали изделия: бублики, баранки».

«Когда мы учились в бомбоубежище, я помню, что Таня сидела впереди меня - худенька такая девочка, истощенная, с очень сереньким личиком. На ней был платок, но она все время мерзла».

Школа 16, в которой они учились, во время войны превратилась в военный госпиталь. Поэтому сначала детей собирали в полуподвальном помещении красного уголка дома 1/3 по 2-й линии. О своей блокадной учительнице бабушка много рассказывала внучке Ане, а та написала сочинение, вошедшее в книгу «Дети войны». Пожилая учительница во время бомбежек уводила детей в бомбоубежище Академии художеств, прижимая к себе самых маленьких. «Стойкий оловянный солдатик», как ее прозвали дети, всегда приносила на урок свою маленькую собачку. Во время перемен собачка вставала на задние лапы и выжидательно смотрела на хозяйку, а та незаметно давала ей кусочек хлеба - размером с грецкий орех. Собачка слизывала его и просила еще. В глазах у учительницы стояли слезы. Дети к тому времени уже голодали, но никто не возмущался. Старая женщина была одинока, и собака была для нее как ребенок. Однажды учительница не пришла… Потом дети узнали, что кто-то в парадной вырвал собачку из рук учительницы. Через три дня женщина умерла от горя. От голода тогда еще не умирали, только опухали.

Сумасшествие мамы

Если сначала родители все отдавали детям, то вскоре, когда на детские карточки стали давать больше хлеба, родители просили хлеб у детей. «Мама говорила: „Иначе я умру“. Она правильно говорила. Она бы умерла. Но нам было непонятно, ведь все время она давала нам, а теперь отнимает. К тому моменту она ослепла и еле ходила. У нее было безразличие ко всему, даже к детям, лишь бы напитать себя. Страшный инстинкт выживания».

Наталья Соболева вспоминает, как она поняла, что мать ослепла. Они шли через первую линию Васильевского острова. «Мама была слаба и опиралась на мое плечико - вот это вот, - Наталья Федоровна подергивает правым плечом. - Мама ногти не стригла и впивалась ими в меня. И вдруг я отошла от нее, потому что не могла терпеть больше. А она смотрит на меня и говорит: „Дрянная девчонка, где ты?“ Смотрит и говорит - я поняла, что она меня не видит. Не видит! Я даже обрадовалась - ведь она не схватит меня за плечо… и она не схватила. Потопталась на месте и пошла. Так она дошла до трамвайных путей. А они вот на столечко выступают. Она ногой - раз-раз. А ноги не поднимаются, она могла только шаркать. Я смотрю - она опустилась на колени и поползла. Переползла трамвайные пути, а зацепиться, чтобы подняться, не за что. И она ползет дальше. Я с ужасом смотрю, а она ползет и ползет. Так она доползла до стены, встала и пошла… А однажды она поднималась по лестнице, держась за перила, а сверху спускался мужчина - таким же образом. Вот они встали друг напротив друга как столбы и не могли разойтись - сил не было. Я помогла их развести».

Мама сварила супчик

Другой случай Наталья Соболева называет «почти анекдотическим»: «Захожу я домой, а там пахнет чем-то теплым и даже вареным. Хорошо пахнет. А мама уже такая полусумасшедшая, сидит на кровати и говорит: «А я сварила супчик - хочешь поесть?» Я так удивилась - откуда вдруг супчик? Говорю: «Хочу. А из чего супчик?» «А я мокрицы набрала», - отвечает. А мокрица тогда дефицит была. Ее выщипали по всему городу. Она дает мне кастрюлю, я наливаю, черпаю ложкой, а там, на листьях мокрицы - вши и волосы. Рыжие, черные, седые. Оказалось, что она доплелась до врача, а там был кабинет санобработки, из которого волосы выкидывали во дворик. Вся трава была покрыта этими «отходами». Но мама-то этого не видела. Я отодвинула тарелку. А она сказала: «Ну давай я тогда съем. Не пропадать же добру».

Съесть чью-то жизнь

«Вот стоишь в очереди, даешь карточку: если она у тебя - ты отвечаешь, если даешь продавцу - то продавец отвечает. Он вешает хлеб - если карточку он передал вам и в этот момент хулиган вырвал - то все, продавец уже не отвечает, - рассказывает Наталья Федоровна. - И точно так же с хлебом: пока он лежит на весах - это ответственность продавца, как только вы начинаете протягивать руку, а в этот момент другая рука прямо с весов хватает этот кусок - ваша. И думаете что - вор бежит? Нет, он падает и тут же ест-ест-ест. А толпа дружно начинает его избивать. Никакого сочувствия - потому что он сожрал чью-то жизнь. А как правило, это были 13−14-летние мальчики, которым надо было прожить на иждивенческие карточки».

Кулечек счастья

В ту зиму 11-летней Наташе запомнились два радостных события - день рождения брата и встреча 1942 года, потому что для детей организовали елку.

«Брат попросил маму купить ему пушечку - и мама купила пушечку, которая стреляла горохом. Мама ему достала где-то 10 штук горошин, и он потом их расстрелял по углам - и растерял, и очень переживал, что нечем стрелять».

Елку организовали в каком-то помещении на 14-й линии. «Самое главное, что на второе давали гречневую кашу с котлеткой - это я запомнила на всю жизнь. И даже стаканчик киселя. Но и это было не все: когда мы уходили, нам дали по кулечку, в нем было несколько печенек, пряник и конфетка. Я запомнила, как долго нас учили глубоко прятать кулечки, чтобы никто не отнял. Елка даже не важна была. В кулечке было такое счастье невероятное. А Тани Савичевой не было - она дома осталась».

Все книги о еде

Наталья коротала дни чтением. «У нас была большая библиотека. Я помню, был дикий холод, а я читала об Амундсене. Я знала, что он погиб среди льдов и его тело не нашли. Но в книге его чудесным образом обнаружили замерзшего, но живого - и отогрели: это меня увлекало».

Но вскоре читать стало невозможно: с ужасом Наташа обнаружила, что все книги о еде: «бабушка позвала нас завтракать», «папа пришел с работы, и мы стали есть и поставили щи, борщ, рассольник»… Живот тут же сводило судорогами, и чтение приходилось срочно заканчивать.

Дядя Коля

Однажды поздно вечером на Васильевский остров к Соболевым пришел дядя Коля и остался. Он жил в Петергофе, там остались жена Наташа и девять детей. Работал он в Петербурге, в паровозном депо.

В то утро он вышел из дома и пошел к станции, чтобы поехать на работу. Но поезда почему-то не шли. Он пошел до Стрельны пешком. Оттуда сел на трамвай, отработал смену и собрался ехать домой. Но ему сказали, что ехать ему некуда - немцы заняли и Старый, и Новый Петергоф, и Стрельну. Так, за одну смену, немцы вплотную подошли к городу.

«Он вовсю ел дуранду - несколько мешков принес с предприятия, у него стоял двухметровый самовар, и он пил без конца. Чтобы было ощущение, что полный желудок. Врачи потом констатировали полную дистрофию. Организм ничего не получал от этих жмыхов - дуранды, а ощущение сытости было. Говорят, что люди тихо умирают. Но нет. Моему папе казалось, что вокруг какие-то чудики ходят, а дядя вообще убить соседку хотел. Все папу моего подговаривал: „Зачем она нужна, она одинокая, никому не нужна, а ведь у меня девять детей. И они погибнут, у тебя двое детей, они погибнут без тебя“. Но отец отказался. Дядя умирал страшно и перед смертью все время кричал. „Таля, детки. Таля, детки… не увижу я вас больше, не увижу“ - так кричал и умирал-умирал, долго и мучительно».

В комнате Соболевых в январе 1942 года умирали двое - отец и дядя. 21 января скончался отец Наташи. Перед смертью у него были галлюцинации - все казалось, что по квартире ходят призраки, показывал на них пальцем. «Когда умер папа, мы еще что-то чувствовали. Мы с мамой его свезли на Смоленское кладбище, дали хлеба там какому-то дяде с мальчишкой - они выкопали могилу», - рассказывает Наталья Соболева. В тот день семья получила паек, который ждала с начала месяца.

А паек был приличный. «Даже вино было, - вспоминает Наталья Соболева. - Дядя тогда уже не кричал, не говорил, но еще был теплый: наверное, в коме, и мама сказала влить ему вина. И я помню, как я поливала им лицо дяди».

«Дядя Коля продержался до конца января. 31 января к нам пришли с проверкой - мы говорим „видите, теплый, живой“. Ну и нам на него дали карточку. А он через день умер. Вот и досталась нам его карточка на февраль. Может, поэтому удалось продержаться и нам, и маме еще месяц». Дядю похоронили в братской могиле на Серафимовском кладбище - Смоленское уже было закрыто.

Расстрел семьи дяди Коли

Жену дяди Коли Наталью, которая осталась с детьми в оккупированном немцами Старом Петергофе, ждала страшная судьба. Из девяти детей троих самых старших - двух девочек и мальчика - забрали в Германию на работы. Из оставшихся шести детей 11-летний мальчик погиб от осколка, когда бежал в бомбоубежище. Остальные спаслись потому, что остались в землянке. «Чтобы выжить, помогали „и нашим и вашим“. Когда немцы узнали, что они помогали партизанам, они приказали тем покинуть землянки немедленно. На улице минус 25. Идти некуда. Тетя подумала, что припугнули, и осталась. А немцы пришли, выставили всех, показали пальцем на три землянки - раз-два-три, выходи. Тети Наташина землянка была третья. Как рассказывали, тетя моя стояла, у нее двухлетний ребенок на руках, тут трехлетний, пятилетний к ней приложился, рядом семилетний, а позади их подпирала 12-летняя девочка. Всех положили…»

Трое детей, которых отправили в Германию, выжили и вернулись. «В Германии они работали на военном заводе, в какой-то степени отливали бомбы для нас. Но это были почти дети, как их можно осуждать. Когда они вернулись, им не позволили даже заехать в Ленинград - прямиком отправили поднимать Волховстрой, вместе с пленными немцами. Условия там были хуже концлагерей: одна койка на двоих. Немцы недоумевали: „Нас-то понятно за что, а вы что сделали?“ Брат Женя пытался пробраться домой - в Петергоф. Но его поймали и посадили».

Дедушка и бабушка

Дедушка Иван Егорович умер 31 января 1942 г., потому что они с бабушкой Анной Петровной не могли три дня достать хлеба. Тогда была длительная задержка. Карточки были, но получить по ним продукты было сложно. «Я сама тогда ходила за хлебом аж на Петроградскую сторону. Мы стояли целый день на морозе, чтобы получить этот хлеб. Обратно идти было темно, я бежала через Тучков мост и думала: сейчас отнимут, сейчас отнимут. Мама сидела дома с папой - он был уже при смерти».

Бабушка Наташи умерла через полмесяца после мужа, 15 февраля, от голодной дизентерии. Воды не было. До Невы ей было не дойти, поэтому пили грязную воду из люков.

Всего в ту зиму у Соболевых умерли 13 родственников: няня Соболевых баба Маша, сестра бабушки Евдокия Соскова, жена брата бабушки Любовь Соскова, жена брата мамы Александра Язикова, двоюродный брат папы Александр Богданов, его сын Богданов Валя (16 лет), троюродный брат мамы Федор Абрамов, родной брат папы Сергей и его жена Нина, дядя Коля (брат мамы), бабушка, дедушка, отец.

Эвакуация

Весной 1942 года 11-летняя Наташа начала учиться в школе Шаффе, учителя обещали к августу пройти весь курс 4-го класса. Каждый день в столовой их с братом ждал горячий завтрак и обед с первым, вторым и даже иногда третьим. К тревогам и бомбежкам привыкли - в бомбоубежище уже не бегали.

Маленькая Наташа не хотела уезжать. Но их семья попала в списки принудительной эвакуации - мать не работала, а иждивенцы городу были не нужны.

Путь в Казахстан занял почти месяц. Поездка была страшной. «Мою маму все называли бабкой, никто не мог поверить, что ей 40 лет. Она была при смерти, полное истощение, полусумасшествие, слепота, полупаралич. Кормили нас хорошо, но это было не важно. Все постоянно поносили… и умирали - почти каждый день из теплушек кого-нибудь выносили. Как мы доехали - не знаю. Как вообще мама выжила».

Соболевых поселили в поселке Чистоозерное - район на границе Казахстана и Алтайского края. Пищеварение у всех наладилось только через полгода.

На восстановление маме понадобилось около двух лет. Постепенно к ней вернулось зрение. Но она так и осталась инвалидом.

«Сразу после того, как нам дали улучшенный паек (его еще называли микояновским), у меня и у других детей вырос огромный живот. Бабки деревенские думали неприличное, качали головами: „Ой, девочка, и такой живот“. Я была маленькая - не понимала, что у них на уме».

Чувство голода прошло только через десять лет. «Ели мы потом много, - говорит блокадница, - но ничего не помогало, был постоянный дикий голод».

Однажды они с братом услышали историю про восьмилетнего мальчика, который съел ведро картошки и не наелся. Они не поверили, решили попробовать, сварили пять килограммов картошки: «Все съели, и даже не то чтобы наелись. Если бы было ведро - было бы в самый раз».

Вернулись в Ленинград только в 1945-м. Из комнаты было вынесено все ценное, в потолке зияла огромная дыра на чердак, ее залатали только в 50-м. Наталья Федоровна вспоминает, что ходила в школу в папиных полуботинках 42-го размера, потому что другой обуви не было. А потом ей повезло - в школе выдали мужские черные ботинки, которые она сносила только к поступлению в Архитектурный техникум.

Аргументы и факты" впервые за 70 лет выпустили книгу, в которой собраны дневники детей, написанные в 1941 - 1945 гг. (читайте «АиФ» 15−16 за 2015 г.).

35 дневников написаны в блокадном Ленинграде, в гетто и концлагерях, в оккупации, на линии фронта, угнанными на работы в Германию, в тылу. Пронзительные, откровенные записи в них - самые страшные и честные документы той войны.

Предисловие к книге написал Илья Глазунов, народный художник СССР, который встретил войну маленьким мальчиком вместе с семьёй в Ленинграде и оказался в блокадном кольце.

Илья Глазунов, народный художник СССР, действительный член Российской академии художеств:

- …Голод. Вначале, несмотря на огромную слабость, голова была очень ясной… Потом временами начинаешь терять сознание, восприятие реальности нарушается…

«Ей теперь лучше»

Нестерпимый холод. Свыше 40 градусов мороза. Мы даже спали в пальто, шапках, закутанные сверху шарфами. Но это не спасало. В квартире было так же холодно, как на улице. Снег всю зиму не убирали. Трупы упавших от дистрофии людей заносила снежная вьюга…

Я навсегда запомню Новый год 1942 года… Моя бедная мама решила устроить мне ёлку, как всегда до войны. Она воткнула ветку в пустую бутылку из-под молока, завёрнутую в белую ткань… Повесила несколько ёлочных игрушек… Нашла свечку. Разрезала её на несколько частей, прикрепила к ветви… Из соседних комнат медленно шли родственники, опираясь на палки, закутанные, с неузнаваемыми от истощения лицами. Глядя на пламя угасающих свечей, все вдруг заплакали.

Первым в январе 1942 г. не стало дяди, брата моей матери. Константин Константинович Флуг - знаменитый китаист, работал в Академии наук, специалист по древним рукописям Китая XV века, в прошлом офицер Добровольческой белой армии.

Потом умер мой отец. Он страшно, протяжно кричал: «А-а-а-а!» - в комнате, освещённой тусклым пламенем коптилки. Как сказал врач, вследствие «психоза от голода». Отцовский крик долго потом стоял у меня в ушах и вызывал ужас…

В начале февраля 1942 г. умерла моя бабушка. Елизавета Дмитриевна Флуг - внучка знаменитого русского историка и статистика Константина Ивановича Арсеньева, воспитателя государя-освободителя Александра II. Я зашёл к ней в комнату. «Бабушка! Бабушка! Ты спишь?» В темноте подошёл ближе. Глаза её были словно полуоткрыты… Я положил бабушке руку на лоб. Он был холоден, как гранит на морозе… Не помня себя от ужаса, вернулся к маме и сказал: «Она умерла!» В ответ - едва слышный шёпот: «Ей теперь лучше. Не бойся, мой маленький, мы все умрём».

Как-то мама пришла из магазина напротив дома, где нам выдавали по 125 граммов хлеба на человека. С трудом дыша, легла на кровать и тихо сказала: «У меня больше нет сил, кажется, что это так далеко». С тех пор она не вставала.

Однажды я добрался до крохотной каморки, там жила наша родственница - тётя Вера Григорьева. Она переехала к нам два месяца назад, когда её дом разбомбили. Приоткрыв дверь, я увидел: она лежит в постели в зимнем пальто, закутанная в платок, под старыми одеялами. С её объеденного лица прыгнули в мою сторону три огромные крысы. Я успел закрыть дверь…

В доме 4 трупа… Запаха нет, потому что вся квартира была огромным холодильником… Первой решили хоронить бабушку. За деньги не хоронили, только за хлеб. Но мама и тётя Ася с трудом уговорили дворничиху тётю Шуру взять два дневных пайка хлеба - 250 граммов и 100 рублей. Тело замотали простынёй и зашили. На углу были вышиты инициалы бабушки «Е. Ф.». Дворничиха обвила бабушку верёвкой и привязала к моим детским санкам. Она обещала отвезти и похоронить на Серафимовском кладбище.

Спустя несколько дней после организации бабушкиных похорон я снова вышел на улицу. Во дворе стоял грузовик: по городу время от времени ездила спецбригада, собирала мёртвые тела. Из-под лестницы нашего дома выносили трупы. Это были скелеты - некоторые в грязном белье, некоторые в пальто, некоторые запорошенные снегом, с сумкой, - они умерли прямо на улице… Гора одеревенелых от мороза мертвецов в машине всё росла - их кидали, как дрова. И вдруг я увидел, как выносят труп, привязанный к моим детским санкам… Я подбежал к грузовику и прочитал: «Е. Ф.»…

«У всех одно горе»

Мой дядя (родной брат отца) Михаил Фёдорович Глазунов был главным патологоанатомом Северо-Западного фронта, академиком военной медицины. Он не раз просил шофёров, везущих по льду Ладоги медикаменты в осаждённый город, найти его семью, брата, мать, сестру, племянника и привезти их на Валдай, где находился центральный госпиталь Ленинградского фронта. Одна из грузовых машин смогла доехать до города. Это был конец марта 1942-го. Так я был спасён, выбравшись из осаждённого Ленинграда по Дороге жизни.

После месяца в военном госпитале, куда меня положил дядя, меня отправили в глушь Новгородской губернии - деревню Гребло у озера Великое. Я каждый день писал маме. Письма, помеченные штампом «Просмотрено военной цензурой», шли очень долго. Я успел получить два письма от неё.

«Дорогой мой, единственный мальчик! Всё время думаю о тебе. Никогда не думала, что буду так скучать. Как-то ты? Радуйся. Что уехал. Сегодня бы и есть тебе было нечего…

Не забывай… Всем поцелуй…"

«…Писать довольно трудно, но хочу написать пару слов. Вчера Инна принесла твоё письмо, которое прочла с захватывающим интересом. Спасибо. Рады, что ты сыт. А здесь бы мучился.

…Единственно, что хочу - к тебе. Не бойся за меня… Пиши мне, сколько можешь - одно счастье. Целую моего родного. Всем привет…"

Больше писем от матери не было. Мама умерла, когда мне было 11 лет. Тогда и поселилось в моей душе чувство одиночества… И воля к жизни. После блокады я так заикался, что даже поначалу в сельской школе отвечал письменно… Но никто не смеялся надо мной, все относились с любовью и дружеским пониманием.

Когда я вернулся в Петроград, город был очень пустынным… Я шёл по безлюдной набережной у Летнего сада, и иногда мне казалось, словно мама окликает меня. Я оглядывался, но видел могучие воды Невы и кружащиеся над ней стаи чаек. В 1944 г. (почти сразу после приезда) мне посчастливилось поступить в среднюю художественную школу при Институте им. Репина Академии художеств СССР. Искусство и упорный труд художника спасали меня от одиночества…

В 1945 г. Иосиф Джугашвили поднял бокал за великий русский народ. Я видел, как по Садовому кольцу в Москве вели пленных немцев. Стоя в толпе, я со жгучим интересом рассматривал тех, кто недавно бомбил мой великий город Петроград, презирая «низшую славянскую расу». Я смотрел на них с брезгливостью победителей… и ненавистью. Мне было уже 14 лет.

Никто не предполагал тогда, что побеждённые будут жить лучше, чем победители… И миллионы умерших на полях сражений русских солдат ужаснулись бы и не поверили бы, что настанут страшные времена распада нашей великой державы, за которую они отдавали свои жизни… Сегодня мы должны в новом поколении вырастить элиту нашего государства - мужественную, энергичную, преданную своему великому Отечеству, которая будет достойна памяти победителей в Великой Отечественной войне.

Жизнь уж теплится еле-еле,
В этом хрупком измученном теле.
Но душою она сильна,
За плечами Родная страна.
Каждый шаг ей даётся с трудом,
Казематом стал её дом.
Серый, тихий, холодный, постылый…
А когда-то был очень милый.
Раньше счастье здесь было… звучал детский смех,
Столько детских забав… сколько разных утех.
А теперь - он стал как-будто немой,
Словно раненый страж над могильной плитой.
Пусть будет проклята эта война!
Ведь девчушка осталась совсем одна.
Но она живёт… не сдаётся,
И за жизнь отчаянно бьётся…
Нужны силы… забрать эти 125 грамм,
Со слезами и горем разделить пополам.
И прожить ещё день, а быть может и два,
Хоть и сил уже нет - она ходит едва…
Ночью снится ей дивный сон,
Полон счастья и радости он,
В нём все живы: и мама, и братик, и даже отец,
И проклятой войне наступил уж конец!
Жизнь уж теплится еле-еле,
В этом хрупком измученном теле,
Но душою она сильна,
Даже смерть победит она!

Мой славный город… родной мой, Ленинград!
Ты с честью выдержишь войны кромешный ад!
Есть в душе у нас сила - эта сила в тебе!
Вместе мы победим всех на нашей земле!

Не представляю, как можно что-то не доесть и выкинуть еду? Это же ужас!
Елена Образцова вздрагивала только от одной мысли, что такое в наше время возможно.
- Если где-нибудь бываю и что-то остается на тарелке - обязательно беру это с собой.
Странную привычку звезды люди не понимали. Улыбались, когда знаменитая певица бережно собирала остатки салатиков и котлет в пластиковые контейнеры. Но Елена Васильевна не стеснялась. Ведь ей пришлось пережить блокаду Ленинграда…

На окраинах где-то звучит канонада.
Двор похожий на узкую яму колодца.
В стенах, эхо подстреленной птицею бьётся,
Повторяя тревожно: «Блокада, блокада»…
Город славный, красивый - войною загублен.
Под горою тряпья, на кровати железной,
Тень ребёнка - девчушки почти бестелесной.
Стул последний, ещё на дрова не изрублен,
Сиротливо стоит, прислонившись к кровати.
А на стуле - помятая старая кружка,
Рядом с кружкою - чёрствая хлеба краюшка.
Дотянуться, наверное, сил уж не хватит.
Смотрит девочка вдаль сквозь промёрзшие стены.
Где-то там её папа с фашистами бьётся.
Он их всех победит, он с победой вернётся
И с подарком для дочки, для девочки Лены.
Ветер носит по городу страшные слухи:
Папу осенью немцы в плену расстреляли.
Только Лене о том ничего не сказали.
Дотянуться б рукою до чёрной краюхи.
Жалко нету бабуси: она заболела,
Мама утром на санки её положила,
Мама молча в больницу её потащила.
Жалко нету бабуси - она бы согрела.
Ничего, ничего, скоро мама вернётся
И расскажет, что бабушке легче в больнице.
Над домами - железные чёрные птицы,
Вой сирены с простуженным ветром сольётся…
Труп холодный по городу женщина тянет.
Кроме Лены, она никого не обманет,
Не один точно также тащил в город санки.
Не вернётся бабуля домой из больницы.
Лене скажут, когда-нибудь, правду, конечно.
Разбегаются люди в тревоге, поспешно -
Распластались над улицей страшные птицы.
Вой сирены под взрывами бомб захлебнётся…
В драной шубке, в поношенной шапке-ушанке,
На коленях в снегу, опираясь на санки,
Истерически женщина в небо смеётся…
Смолкнут взрывы и гул, птицы прочь унесутся.
Люди выползут в мёрзлые улиц тоннели
И, в изъеденной взрывами мертвенной бели,
Молчаливо, зловеще в кружок соберутся.
Кто-то скажет: «Гляди-ка, как будто уснула.
Вон, чему-то во сне улыбается даже».
Шапка наземь скатилась и к страшной поклаже
Бездыханная женщина нежно прильнула.
Словно спит: улыбается в ворот шубейки,
Будто что-то хорошее вправду ей снится.
Русый волос с сединкой по снегу струится…
Лишь под прядью засохли кровавые змейки…
На окраинах смолкла давно канонада.
В старом доме старушка всё смотрит сквозь стены.
В ней лишь память от выжившей девочки Лены.
Память бьётся в висках страшным словом - блокада.

Ее называли ленинградской Мадонной. Ольга Берггольц стала одним из символов блокады, ее стихи подчеркнули стойкость ленинградцев и их любовь к своему городу.
Это Ольге Берггольц принадлежат строки «Никто не забыт и ничто не забыто»

Пришла война, а с ней и блокада.
Ее должны были эвакуировать вместе с мужем, но в 1941 году муж, Николай Молчанов, умирает, и Ольга Федоровна принимает решение остаться.

И произошло удивительное. Из малоизвестной поэтессы появилась ленинградская Мадонна, муза блокадного города! В это время Берггольц создала свои лучшие поэмы, посвящённые защитникам Ленинграда: «Февральский дневник» (1942), «Ленинградскую поэму»

Берггольц не могла сидеть сложа руки. В первые же дни блокады она пришла в Ленинградское отделение Союза писателей, и спросила, где и чем она может быть полезна. Ольгу направила в распоряжение литературно-драматической редакции Ленинградского радио.

Именно на радио Берггольц и стала знаменита.
Ее голоса ждали измученные и голодные, но непокоренные ленинградцы. Ее голос стал голосом Ленинграда. Именно Берггольц принадлежит знаменитые слова: «Никто не забыт, и ничто не забыто».

Во время блокады у Берггольц не было особых привилегий и дополнительных пайков. Когда блокада была прорвана и Ольгу Федоровну отправили в Москву, врачи диагностировали у нее дистрофию. Зато потом, по словам самой же Берггольц, для нее началась «сытая» жизнь.
К сожалению, эта женщина так и не была никогда по-настоящему счастлива. Может быть, только... в блокаду, когда она чувствовала себя матерью и защитницей всех ленинградских детей.

Стихи о блокаде Ленинграда

Фашистам не удалось взять
Ленинград штурмом.
Они замкнули
вокруг него кольцо блокады.

**** **********

В бомбоубежищах уснули дети,
ночная стража встала у ворот.
Над Ленинградом - смертная угроза...
Бессонны ночи, тяжек день любой.
Но мы забыли, что такое слезы,
что называлось страхом и мольбой.

Я говорю: нас, граждан Ленинграда,
не поколеблет грохот канонад,
и если завтра будут баррикады -
мы не покинем наших баррикад.

И женщины с бойцами встанут рядом,
и дети нам патроны поднесут,
и надо всеми нами зацветут
старинные знамена Петрограда.

Руками сжав обугленное сердце,
такое обещание даю
я, горожанка, мать красноармейца,
погибшего под Стрельною в бою:
Мы будем драться с беззаветной силой,
мы одолеем бешеных зверей,
мы победим, клянусь тебе, Россия,
от имени российских матерей.

Август 1941

************

...Я буду сегодня с тобой говорить,
товарищ и друг мой ленинградец,
о свете, который над нами горит,
о нашей последней отраде.

Товарищ, нам горькие выпали дни,
грозят небывалые беды,
но мы не забыты с тобой, не одни, -
и это уже победа.

Смотри - материнской тоской полна,
за дымной грядой осады,
не сводит очей воспаленных страна
с защитников Ленинграда.

Так некогда, друга отправив в поход,
на подвиг тяжелый и славный,
рыдая, глядела века напролет
со стен городских Ярославна.

Сквозь пламя и ветер летят и летят,
их строки размыты слезами.
На ста языках об одном говорят:
"Мы с вами, товарищи, с вами!"
А сколько посылок приходит с утра
сюда, в ленинградские части!
Как пахнут и варежки, и свитера
забытым покоем и счастьем...

И нам самолеты послала страна, -
да будем еще неустанней! -
их мерная, гулкая песня слышна,
и видно их крыльев блистанье.

Товарищ, прислушайся, встань, улыбнись
и с вызовом миру поведай:
- За город сражаемся мы не одни, -
и это уже победа.

Спасибо. Спасибо, родная страна,
за помощь любовью и силой.
Спасибо за письма, за крылья для нас,
за варежки тоже спасибо.

Спасибо тебе за тревогу твою -
она нам дороже награды.
О ней не забудут в осаде, в бою
защитники Ленинграда.

Мы знаем - нам горькие выпали дни,
грозят небывалые беды.
Но Родина с нами, и мы не одни,
и нашею будет победа.

Разговор с соседкой

Пятое декабря 1941 года.
Идет четвертый месяц блокады.
До пятого декабря воздушные
тревоги длились по
десять — двенадцать часов.
Ленинградцы получали от 125
до 250 граммов хлеба.

Дарья Власьевна, соседка по квартире,
сядем, побеседуем вдвоем.
Знаешь, будем говорить о мире,
о желанном мире, о своем.

Вот мы прожили почти полгода,
полтораста суток длится бой.
Тяжелы страдания народа —
наши, Дарья Власьевна, с тобой.

О, ночное воющее небо,
дрожь земли, обвал невдалеке,
бедный ленинградский ломтик хлеба —
он почти не весит на руке...

Для того чтоб жить в кольце блокады,
ежедневно смертный слышать свист —
сколько силы нам, соседка, надо,
сколько ненависти и любви...

Столько, что минутами в смятенье
ты сама себя не узнаешь:
— Вынесу ли? Хватит ли терпенья?
— Вынесешь. Дотерпишь. Доживешь.

Дарья Власьевна, еще немного,
день придет — над нашей головой
пролетит последняя тревога
и последний прозвучит отбой.

И какой далекой, давней-давней
нам с тобой покажется война
в миг, когда толкнем рукою ставни,
сдернем шторы черные с окна.

Пусть жилище светится и дышит,
полнится покоем и весной...
Плачьте тише, смейтесь тише, тише,
будем наслаждаться тишиной.

Будем свежий хлеб ломать руками,
темно-золотистый и ржаной.
Медленными, крупными глотками
будем пить румяное вино.

А тебе — да ведь

тебе ж поставят
памятник на площади большой.
Нержавеющей, бессмертной сталью
облик твой запечатлят простой.

Вот такой же: исхудавшей, смелой,
в наскоро повязанном платке,
вот такой, когда под артобстрелом
ты идешь с кошелкою в руке.

Дарья Власьевна, твоею силой
будет вся земля обновлена.
Этой силе имя есть — Россия.
Стой же и мужайся, как она!

Из февральского дневника

I
Был день как день.
Ко мне пришла подруга,
не плача, рассказала, что вчера
единственного схоронила друга,
и мы молчали с нею до утра.

Какие ж я могла найти слова,
я тоже — ленинградская вдова.

Мы съели хлеб,
что был отложен на день,
в один платок закутались вдвоем,
и тихо-тихо стало в Ленинграде.

Один, стуча, трудился метроном...
И стыли ноги, и томилась свечка.
Вокруг ее слепого огонька
образовалось лунное колечко,
похожее на радугу слегка.

Когда немного посветлело небо,
мы вместе вышли за водой и хлебом
и услыхали дальней канонады
рыдающий, тяжелый, мерный гул:
то Армия рвала кольцо блокады,
вела огонь по нашему врагу.

II
А город был в дремучий убран иней.
Уездные сугробы, тишина...
Не отыскать в снегах трамвайных линий,
одних полозьев жалоба слышна.

Скрипят, скрипят по Невскому полозья.
На детских санках, узеньких, смешных,
в кастрюльках воду голубую возят,
дрова и скарб, умерших и больных...

Так с декабря кочуют горожане
за много верст, в густой туманной мгле,
в глуши слепых, обледеневших зданий
отыскивая угол потеплей.

Вот женщина ведет куда-то мужа.
Седая полумаска на лице,
в руках бидончик — это суп на ужин.
Свистят снаряды, свирепеет стужа...
— Товарищи, мы в огненном кольце.

А девушка с лицом заиндевелым,
упрямо стиснув почерневший рот,
завернутое в одеяло тело
на Охтинское кладбище везет.

Везет, качаясь,— к вечеру добраться б...
Глаза бесстрастно смотрят в темноту.
Скинь шапку, гражданин!
Провозят ленинградца,
погибшего на боевом посту.

Скрипят полозья в городе, скрипят...
Как многих нам уже недосчитаться!
Но мы не плачем: правду говорят,
что слезы вымерзли у ленинградцев.

Нет, мы не плачем. Слез для сердца мало.
Нам ненависть заплакать не дает.
Нам ненависть залогом жизни стала:
объединяет, греет и ведет.

О том, чтоб не прощала, не щадила,
чтоб мстила, мстила, мстила, как могу,
ко мне взывает братская могила
на Охтинском, на правом берегу.

III

Как мы в ту ночь молчали, как молчали...
Но я должна, мне надо говорить
с тобой, сестра по гневу и печали:
прозрачны мысли и душа горит.

Уже страданьям нашим не найти
ни меры, ни названья, ни сравненья.
Но мы в конце тернистого пути
и знаем — близок день освобожденья.-

Наверно, будет грозный этот день
давно забытой радостью отмечен:
наверное, огонь дадут везде,
во все дома дадут, на целый вечер.

в кольце, во мраке, в голоде, в печали
мы дышим завтрашним,
свободным, щедрым днем,
мы этот день уже завоевали.

Я никогда героем не была,
не жаждала ни славы, ни награды.
Дыша одним дыханьем с Ленинградом,
я не геройствовала, а жила.

И не хвалюсь я тем, что в дни блокады
не изменяла радости земной,
что как роса сияла эта радость,
угрюмо озаренная войной.

И если чем-нибудь могу гордиться,
то, как и все друзья мои вокруг,
горжусь, что до сих пор могу трудиться,
не складывая ослабевших рук.
Горжусь, что в эти дни, как никогда,
мы знали вдохновение труда.

В грязи, во мраке, в голоде, в печали,
где смерть как тень тащилась по пятам,
такими мы счастливыми бывали,
такой свободой бурною дышали,
что внуки позавидовали б нам.

О да, мы счастье страшное открыли —
достойно не воспетое пока,—
когда последней коркою делились,
последнею щепоткой табака;
когда вели полночные беседы
у бедного и дымного огня,
как будем жить,
когда придет победа,
всю нашу жизнь по-новому ценя.

И ты, мой друг, ты даже в годы мира,
как полдень жизни, будешь вспоминать
дом на проспекте Красных Командиров,
где тлел огонь и дуло от окна.

Ты выпрямишься, вновь, как нынче, молод.
Ликуя, плача, сердце позовет
и эту тьму, и голос мой, и холод,
и баррикаду около ворот.

Да здравствует, да царствует всегда
простая человеческая радость,
основа обороны и труда,
бессмертие и сила Ленинграда!

Да здравствует суровый и спокойный,
глядевший смерти в самое лицо,
удушливое вынесший кольцо
как Человек,
как Труженик,
как Воин!

Сестра моя, товарищ, друг и брат,
ведь это мы, крещенные блокадой!
Нас вместе называют — Ленинград,
и шар земной гордится Ленинградом.

Двойною жизнью мы сейчас живем:
в кольце и стуже, в голоде, в печали,
мы дышим завтрашним,
счастливым, щедрым днем,—
мы сами этот день завоевали.

И ночь ли будет, утро или вечер,
но в этот день мы встанем и пойдем
воительнице-армии навстречу
в освобожденном городе своем.

Мы выйдем без цветов,
в помятых касках,
в тяжелых ватниках, в промерзших
полумасках,
как равные, приветствуя войска.
И, крылья мечевидные расправив,
над нами встанет бронзовая Слава,
держа венок в обугленных руках.

Январь — февраль 1942

Моя медаль

Третьего июня 1943 года тысячам ленинградцев были
вручены первые медали «За оборону Ленинграда».

...Осада длится, тяжкая осада,
невиданная ни в одной войне.
Медаль за оборону Ленинграда
сегодня Родина вручает мне.

Не ради славы, почестей, награды
я здесь жила и все могла снести:
медаль «За оборону Ленинграда»
со мной как память моего пути.

Ревнивая, безжалостная память!
И если вдруг согнет меня печаль,—
я до тебя тогда коснусь руками,
медаль моя, солдатская медаль.

Я вспомню все и выпрямлюсь, как надо,
чтоб стать еще упрямей и сильней...
Взывай же чаще к памяти моей,

Война еще идет, еще — осада.
И, как оружье новое в войне,
сегодня Родина вручила мне
медаль «За оборону Ленинграда».

После войны на гранитной стеле Пискаревского мемориального кладбища, где покоятся 470 000 ленинградцев, умерших во время Ленинградской блокады и в боях при защите города, были высечены именно её слова:

«Здесь лежат ленинградцы.
Здесь горожане — мужчины, женщины, дети.
Рядом с ними солдаты-красноармейцы.
Всею жизнью своею
Они защищали тебя, Ленинград,
Колыбель революции.

Их имён благородных мы здесь перечислить не сможем,
Так их много под вечной охраной гранита.
Но знай, внимающий этим камням:
Никто не забыт и ничто не забыто»

После войны выходит книга «Говорит Ленинград» о работе на радио во время войны.
Написала пьесу «Они жили в Ленинграде», поставленную в театре А. Таирова.

В 1952 году — цикл стихов о Сталинграде. После командировки в освобождённый Севастополь создала трагедию «Верность» (1954).

Новой ступенью в творчестве Берггольц явилась прозаическая книга «Дневные звёзды» (1959), позволяющая понять и почувствовать «биографию века», судьбу поколения.

Умерла Ольга Берггольц в Ленинграде 13 ноября 1975 года. Похоронена на Литераторских мостках Волковского кладбища.

Библиография

Избранные произведения в 2-х томах. Л., Художественная литература, 1967.
Ленинградский дневник. — Л., ГИХЛ, 1944.
Говорит Ленинград. — Лениздат, 1946.
Избранное. — Молодая гвардия, 1954.
Лирика. — М., Художественная литература, 1955.
Дневные звёзды. — Л., Советский писатель, 1960.
Дневные звёзды. — Лениздат, 1964.
Дневные звёзды. — Петрозаводск, Карельское кн. изд., 1967.
Верность. — Л., Советский писатель, 1970.
Дневные звёзды. — М. Советский писатель, 1971.
Дневные звёзды. — М., Современник, 1975.
Дневные звёзды. — Лениздат, 1978—224 с. 100 000 экз.
Голос. — М., Книга, 1985 — 320 с. 7 000 экз. (миниатюрное издание, формат 75х98 мм)

Фильмография

1962 — Вступление — голос за кадром, читает свои стихи
1974 — Голос сердца (документальный фильм)
2010 — Ольга Берггольц. "Как невозможно жили мы..." (документальный фильм)

Экранизации

1966 — Дневные звёзды (реж. Игорь Таланкин)
1967 — Первороссияне (реж. Евгений Шифферс)

Награды и премии

Сталинская премия третьей степени (1951) — за поэму «Первороссийск» (1950)
орден Ленина (1967)
орден Трудового Красного Знамени (1960)
медаль «За оборону Ленинграда» (1943)
медаль «За доблестный труд в Великой Отечественной войне 1941—1945 гг.»
Почётный гражданин Санкт-Петербурга (1994)
Адреса в Ленинграде
Улица Рубинштейна, 7 («слеза социализма»).
1932—1943 годы — дом-коммуна инженеров и писателей получившее яркое прозвище «Слеза социализма» — улица Рубинштейна, 7, кв. 30.
Последние годы жизни — дом № 20 на набережной Чёрной речки.
Память
Именем Ольги Берггольц названа улица в Невском районе и сквер во дворе дома № 20 по набережной Чёрной речки в Приморском районе в Санкт-Петербурга. Также именем Ольги Берггольц названа улица в центре Углича.
Памятная доска на здании бывшей школы в Богоявленском монастыре Углича, где Ольга Берггольц училась с 1918 по 1921 гг.
Мемориальные доски Ольге Берггольц установлены на здании бывшей школы в Богоявленском монастыре Углича, где она училась с 1918 по 1921 гг. и на улице Рубинштейна, 7, где она жила. Ещё один бронзовый барельеф её памяти установлен при входе в Дом радио. Памятник Ольге Берггольц также установлен во дворе Ленинградского областного колледжа культуры и искусства на Гороховой, 57-а: где в годы Великой Отечественной войны был госпиталь.
В 1994 году Ольге Берггольц присвоено звание «Почётный гражданин Санкт-Петербурга».
17 января 2013 года, к 70-летию прорыва блокады Ленинграда в Санкт-Петербурге в школе № 340 Невского района был открыт музей Ольги Берггольц. Экспозиция состоит из четырёх выставочных разделов — «Комната Ольги Берггольц», «Блокадная комната», «Место памяти» и «История микрорайона и школы».
К 100-летию со дня рождения поэтессы, в 2010 году, петербургский театр «Балтийский дом» поставил спектакль «Ольга. Запретный дневник» (режиссёр Игорь Коняев, в главной роли Эра Зиганшина.

* 07 * 08 * 09 * 10 * 11 * 12
2002 год: * 02 * 03 * 04 * 05 * 06 * 07 * 08 * 09 * 10 * 11 * 12
2001 год: * 02 * 03 * 04 * 05 * 06 * 07 * 08 * 09 * 10 * 11 * 12
2000 год: * 02 * 03 * 04 * 05 * 06 * 07 * 08 * 09 * 10 * 11 * 12

Новинки появляются в отдельных выпусках, а на страницах сайта отмечаются значком new

№269 (27.01.2005)

С 8 сентября 1941 по 27 января 1944 - около 900 дней продолжалась блокада Ленинграда. 20 августа 1941 немецко-фашистские войска заняли г. Чудово, перерезав железную дорогу Ленинград - Москва. К 21 августа противник вышел к Красногвардейскому укрепленному району на юге, в тот же день финляндские войска захватили г. Кексгольм (ныне Приозерск) на западном берегу Ладожского озера. 30 августа на станции Мга была перерезана последняя железная дорога, соединявшая Ленинград со страной. 8 сентября 1941 противник захватил г. Шлиссельбург, полностью прекратилось сухопутное сообщение с Ленинградом. Началась блокада города, сообщение которого со страной поддерживалось только воздушным путем и по Ладожскому озеру. На юго-западе фронт находился в 6 км от "Кировского завода". В блокированном городе осталось 2 млн. 887 тыс. мирных жителей, в том числе около 400 тыс. детей. С 4 сентября начались артобстрелы Ленинграда, с 8 сентября - массированные налеты авиации: в сентябре, октябре, ноябре 1941 воздушные тревоги объявлялись 251 раз, иногда на 8-9 часов в сутки; в налетах за этот период участвовало до 1500 фашистских самолетов; во время артобстрелов ежедневно на город обрушивалось около 350 снарядов. С осени 1941 в Ленинграде начался голод. Нормы выдачи хлеба неоднократно снижались и 20 ноября 1941 была установлена минимальная норма выдачи: рабочим - 375 граммов хлеба в сутки, иждивенцам и детям - 125 граммов хлеба в сутки. От дистрофии только в декабре умерло 53 тыс. человек, за январь - февраль 1942 от голода погибло около 200 тыс. ленинградцев. В ночь на 22 ноября 1941 открылась ледовая трасса Дороги жизни: по льду Ладожского озера прошли первые 60 полуторатонных машин. В декабре 1941 Ленинград получил электроэнергии почти в 7 раз меньше, чем в июле. Перестало работать большинство заводов, прекратилась подача электроэнергии в жилые дома. В январе 1942 из-за сильных морозов, превышавших 30 градусов, вышли из строя центральное отопление, водопроводная и канализационная сети. Жители ходили за водой на Неву и на другие реки города. В жилых домах были установлены временные печки "буржуйки". Был организован разбор деревянных зданий на топливо. Зимой 1941-42 было законсервировано около 270 фабрик и заводов. Из 68 ведущих предприятий оборонной, судостроительной и машиностроительной промышленности в январе 1942 действовали не в полную мощность лишь 18. В январе 1943 блокада Ленинграда была прорвана, вдоль южного берега Ладожского озера была сооружена железная дорога через Шлиссельбург - "Дорога победы". За время блокады в Ленинграде, только по официальным данным, от голода умерло 641 тыс. жителей (по подсчетам историков - не менее 800 тыс.), от бомбежек и артобстрелов погибло около 17 тыс. человек и около 34 тыс. было ранено. К концу 1943 в Ленинграде осталось около 620 тыс. человек, из которых 80% работали. За время блокады из строя было выведено 840 зданий промышленных предприятий, повреждено около 5 млн. м² жилой площади (в том числе 2,8 млн. м² разрушено полностью), 500 школ, 170 лечебных учреждений. В результате разрушений и эвакуации предприятий в Ленинграде осталось лишь 25% оборудования, которым промышленность Ленинграда располагала до войны. Несмотря на нечеловеческие условия "жизни" в осажденном Ленинграде, с начала войны и до конца блокады ленинградцы изготовили и отремонтировали 2 тыс. танков, 1,5 тыс. самолетов, тысячи полевых и морских орудий, 12 тыс. минометов, 225 тыс. автоматов, около 10 млн. снарядов и мин, верфи достроили и построили 407 кораблей различных классов. Даже в самые трудные времена в осажденном Ленинграде не замирала жизнь: за годы Великой Отечественной войны Ленгосэстрадой было дано свыше 12180 концертов; основные театры города были эвакуированы в глубь страны, но в Ленинграде остался Театр музыкальной комедии, работавший постоянно (театр не работал только в январе-феврале 1942 из-за отсутствия света), были созданы военный театр при Доме Красной Армии, оперный и балетный театр; 2 января 1942 в неотапливаемых выставочных залах была открыта первая выставка художников осажденного Ленинграда; 9 августа 1942 в филармонии при переполненном зале состоялась премьера Седьмой симфонии Д.Шостаковича, написанной в блокадном Ленинграде, ни на один день не прекращали работы сотрудники Публичной библиотеки - несмотря на обстрелы, холод (зимой 1941-1942 температура в помещениях падала до -10-15°) и голод, они снабжали читателей литературой; одним из культурных центров осажденного города стал Эрмитаж, в котором проводились выставки, читались лекции, отмечались юбилеи (так, в октябре 1941 отмечалось 800-летие Низами, а в ноябре 1941 - 500-летие Алишера Навои). Все дни блокады Ленинграда в городе работал радиокомитет; при помощи Всесоюзного радиокомитета передачи из Ленинграда велись на всю страну. С первых дней войны на радио работала поэтесса Ольга Берггольц. (по материалам: Н.Д. Шумилов "В дни блокады", изд. "Мысль", М. 1977; Энциклопедический справочник "Санкт-Петербург") К очередной годовщине снятия блокады Ленинграда - цитаты из произведений Ольги Берггольц , чей голос в дни блокады для всей России был "голосом" Ленинграда, и страницы биографии Ольги Федоровны Берггольц .

Цитаты из поэм Ольги Берггольц

Я в госпитале мальчика видала. При нем снаряд убил сестру и мать. Ему ж по локоть руки оторвало. А мальчику в то время было пять. Он музыке учился, он старался. Любил ловить зеленый круглый мяч... И вот лежал - и застонать боялся. Он знал уже: в бою постыден плач. Лежал тихонько на солдатской койке, обрубки рук вдоль тела протянув... О, детская немыслимая стойкость! Проклятье разжигающим войну! Проклятье тем, кто там, за океаном, за бомбовозом строит бомбовоз, и ждет невыплаканных детских слез, и детям мира вновь готовит раны. О, сколько их, безногих и безруких! Как гулко в черствую кору земли, не походя на все земные звуки, стучат коротенькие костыли. И я хочу, чтоб, не простив обиды, везде, где люди защищают мир, являлись маленькие инвалиды, как равные с храбрейшими людьми. Пусть ветеран, которому от роду двенадцать лет, когда замрут вокруг, за прочный мир, за счастие народов подымет ввысь обрубки детских рук. Пусть уличит истерзанное детство тех, кто войну готовит,- навсегда, чтоб некуда им больше было деться от нашего грядущего суда. ("Пусть голосуют дети", 1949)

А город был в дремучий убран иней. Уездные сугробы, тишина... Не отыскать в снегах трамвайных линий, одних полозьев жалоба слышна. Скрипят, скрипят по Невскому полозья. На детских санках, узеньких, смешных, в кастрюльках воду голубую возят, дрова и скарб, умерших и больных... Так с декабря кочуют горожане за много верст, в густой туманной мгле, в глуши слепых, обледеневших зданий отыскивая угол потеплей.

Вот женщина ведет куда-то мужа. Седая полумаска на лице, в руках бидончик - это суп на ужин. Свистят снаряды, свирепеет стужа... "Товарищи, мы в огненном кольце". А девушка с лицом заиндевелым, упрямо стиснув почерневший рот, завернутое в одеяло тело на Охтинское кладбище везет. Везет, качаясь, - к вечеру добраться б... Глаза бесстрастно смотрят в темноту. Скинь шапку, гражданин! Провозят ленинградца, погибшего на боевом посту. ("Февральский дневник", поэма, январь-февраль 1942)

Скрипят полозья в городе, скрипят... Как многих нам уже недосчитаться! Но мы не плачем: правду говорят, что слезы вымерзли у ленинградцев. Нет, мы не плачем. Слез для сердца мало. Нам ненависть заплакать не дает. Нам ненависть залогом жизни стала: объединяет, греет и ведет. О том, чтоб не прощала, не щадила, чтоб мстила, мстила, мстила, как могу, ко мне взывает братская могила на Охтинском, на правом берегу. ("Февральский дневник", поэма, январь-февраль 1942)

Уже страданьям нашим не найти ни меры, ни названья, ни сравненья. Но мы в конце тернистого пути и знаем - близок день освобожденья. Наверно, будет грозный этот день давно забытой радостью отмечен: наверное, огонь дадут везде, во все дома дадут, на целый вечер. Двойною жизнью мы сейчас живем: в кольце, во мраке, в голоде, в печали мы дышим завтрашним, свободным, щедрым днем, мы этот день уже завоевали. ("Февральский дневник", поэма, январь-февраль 1942)

Враги ломились в город наш свободный, - крошились камни городских ворот... Но вышел на проспект Международный вооруженный трудовой народ. Он шел с бессмертным возгласом в груди: "Умрем, но Красный Питер не сдадим!.." Красногвардейцы, вспомнив о былом, формировали новые отряды, и собирал бутылки каждый дом и собственную строил баррикаду. И вот за это долгими ночами пытал нас враг железом и огнем... "Ты сдашься, струсишь, - бомбы нам кричали, - забьешься в землю, упадешь ничком. Дрожа, запросят плена, как пощады, не только люди - камни Ленинграда!" Но мы стояли на высоких крышах с закинутою к небу головой, не покидали хрупких наших вышек, лопату сжав немеющей рукой. ("Февральский дневник", поэма, январь-февраль 1942)

Я никогда героем не была, не жаждала ни славы, ни награды. Дыша одним дыханьем с Ленинградом, я не геройствовала, а жила. ("Февральский дневник", поэма, январь-февраль 1942)

В грязи, во мраке, в голоде, в печали, где смерть как тень тащилась по пятам, такими мы счастливыми бывали, такой свободой бурною дышали, что внуки позавидовали б нам. О да, мы счастье страшное открыли - достойно не воспетое пока, - когда последней коркою делились, последнею щепоткой табака; когда вели полночные беседы у бедного и дымного огня, как будем жить, когда придет победа, всю нашу жизнь по-новому ценя. ("Февральский дневник", поэма, январь-февраль 1942)

Да здравствует, да царствует всегда простая человеческая радость, основа обороны и труда, бессмертие и сила Ленинграда! Да здравствует суровый и спокойный, глядевший смерти в самое лицо, удушливое вынесший кольцо как Человек, как Труженик, как Воин! ("Февральский дневник", поэма, январь-февраль 1942)

Двойною жизнью мы сейчас живем: в кольце и стуже, в голоде, в печали мы дышим завтрашним, счастливым, щедрым днем, - мы сами этот день завоевали. И ночь ли будет, утро или вечер, но в этот день мы встанем и пойдем воительнице-армии навстречу в освобожденном городе своем. Мы выйдем без цветов, в помятых касках, в тяжелых ватниках, в промерзших полумасках, как равные приветствуя войска. И, крылья мечевидные расправив, над нами встанет бронзовая Слава, держа венок в обугленных руках. ("Февральский дневник", поэма, январь-февраль 1942)

БЛОКАДНЫЙ ЛЕНИНГРАД
(Ко дню снятия блокады)

Тип выставки - тематическая, внутрибиблиотечная.
Читательское назначение - для всех групп читателей.
Целевое назначение - познакомить читателей библиотеки с изданиями, которыми располагает МЦБ, рассказывающими о тех трудных 900 днях блокады Ленинграда во время Великой Отечественной войны.
Месторасположение выставки - абонемент МЦБ.
Оформлена: 20 января 2010 г.
Оформление выставки: книга, заголовок, цитаты, вырезки из журналов, рубрика.

Цитаты:

Слава и тебе великий город,
Сливший воедино фронт и тыл,
В небывалых трудностях который
Выстоял, сражался, победил

Вера Инбер, 1944.

Бомбами поле изрыто,
Трупы на зяблой земле,
Судьбы оборваны чьи-то,
В этом военном котле.

И. Петрухин

Эффективность выставки - выставка демонстрировалась 10 дней. Заинтересовала все категории читателей.

Литература:

1. Берггольц, О. Ф., Дневные звезды. Говорит Ленинград [Текст] / О. Ф. Берггольц. - М.: Правда, 1990. - 480 с.
2. Великая Отечественная… [Текст] : (Краткая иллюстрированная история Великой Отечественной войны для юношества) / авт.-сост. Н. Ерошин, В. Таборко. - М.: Молодая гвардия, 1975. - 572 с.
3. Венок славы. Антология художественных произведений о Великой Отечественной войне: в 12-ти т. Т. 3: Подвиг Ленинграда [Текст] / сост. П. Карелин. - М.: Современник, 1983. - 606 с.
4. Вторая Мировая война: фотоальбом / сост. и авт. текста Т. С. Бушева. - М.: Планета, 1989. - 414 с.
5. Где плещет невская волна: альбом / Б. Б. Фабрицкий, И. П. Шмелев. - Л.: Художник РСФСР, 1989. - 272 с.
6. Города-герои Великой Отечественной войны [Текст] : атлас / ответ. ред. Э. К. Галшуллина, Е. В. Акулова. - М.: Главное управление геодезии и картографии при Сов. Мин. СССР, 1985. - 86 с.
7. Гранитный город [Текст] : литературно-художественный сборник / сост., вступ. ст. и прим. М. Кралина. - Л.: Дет. лит., 1988. - 231 с.
8. Кардашов, В. И. Ближе всех к Ленинграду: Северо-восточные районы Ленинградской области 1941-1944 гг. [Текст] / В. И. Кардашов. - Л.: Лениздат, 1986. - 136 с.
9. Мир отстояли - мир сохранили [Текст] : альбом / сост. С. Н. Левандовский. - Л.: Художник РСФСР, 1986. - 207 с.
10. О подвиге твоем, Ленинград [Текст] : альбом / авт.-сост. Е. Я. Зазерский. - М.: Изобразительное искусство, 1970. - 272 с.
11. Павлов, Д. В. Ленинград в блокаде [Текст] / Д. В. Павлов. - М.: Воениздат, 1958. - 161 с.
12. Подвиг народа: памятники Великой Отечественной войны. 1941-1945 [Текст] / сост. и общ. ред. В. А. Голикова. - 2-е изд., доп. - М.: Политиздат, 1984. - 341 с.
13. Подвиг народа: памятники Великой Отечественной войны. 1941-1945 [Текст] / сост. и общ. ред. В. А. Голикова. — М.: Политиздат, 1980. - 318 с.
14. Подвигу 40 лет [Текст] : альбом / авт.-сост. Э. Н. Пугачева. - М.: Советский художник, 1985. - 276 с.
15. Санкт-Петербург, Петроград, Ленинград в русской поэзии [Текст] : антология. - СПб.: Лимбус Пресс, 1999. - 672 с.